Еще раз оскорбленная его недоверием, не имея возможности отстоять свою правоту, Джемайма снова почувствовала себя чужой и одинокой. Она отодвинулась в сторону и, опершись на локоть, начала пристально разглядывать его. Он казался таким умиротворенным и таким расслабленным… Черные спутанные волосы, четкий профиль. Ее кожу покалывало, наверное, она покраснела, — Алехандро так и не побрился перед тем, как увлечь ее в постель…

Где-то глубоко внутри ее находился колодец физического удовлетворения, который совсем пересох, когда она уехала из Испании. Их брак всегда основывался на отношениях в спальне, но должно было пройти еще немало времени, прежде чем она могла бы заставить себя признать, как ей не хватало его прикосновений.

Алехандро повернул голову, блеснув на нее глазами из-под прикрытых век.

— Думаю, ты сама видишь, у нас вряд ли что-то получится, если честно не признать прошлое.

Уголки ее губ опустились. Теперь он уже не только не верил ей, но отказывался даже слушать ее. Так есть ли у нее надежда оправдать себя перед ним? Его уверенность казалась непоколебимой.

— Так. Сначала душ, потом ужин, — скомандовал Алехандро.

— Где ты был сегодня? Что-то случилось? — спросила она, когда Алехандро, подхватив ее на руки, понес в ванную.

— Несчастный случай с Пепе на винограднике. Он работал на тракторе… Одним словом, все очень серьезно. Мне пришлось остаться в больнице, чтобы поддержать его жену. Их единственный сын живет за границей, остальные родственники уже очень старые. Боюсь, Пепе не удастся выкарабкаться…

Джемайма была поражена:

— Господи, как это ужасно… Извини, если бы я знала…

— Но раз ты не знала, значит, имела право высказать свое недовольство.

По тому, как он прервал ее извинения, было ясно, что он не хочет больше говорить об этом. Алехандро не преувеличивал, когда сказал, что у него был тяжелый день.

В просторном, выложенном мрамором душе, когда вода струилась по его бронзовому телу, он на мгновение прислонился спиной к стене и закрыл глаза. И только тогда она поняла, как он устал. Ее кольнула совесть, но она подавила это чувство, потому что, когда они только поженились, Алехандро все время заставлял ее чувствовать себя виноватой. Всегда у него находилось что-то более важное, что-то более серьезное и значимое. Джемайма ощущала себя чуть ли не эгоисткой за то, что ей чаще хотелось его видеть. Однако жена Пепе и его семья наверняка смогли найти у Алехандро поддержку и сочувствие, ведь он из тех мужчин, которые в критический момент способны внушить спокойствие и уверенность.

Зная это, она не переставала удивляться, почему он был столь невнимателен к ней во время ее беременности, когда она так нуждалась в нем! Или же несчастная и вечно недовольная жена казалась ему просто еще одной досадной обузой и источником беспокойства, от которого он хотел бы избавиться? Так что сейчас ей не стоило забывать, что он взял сюда ее только затем, чтобы его сын жил вместе с ним в Испании.

Она не стала снова надевать платье. Накинув голубой шелковый халат, Джемайма прошла в смежную комнату, где, несмотря на поздний час, для них был накрыт стол. В джинсах и черной майке, Алехандро выглядел и моложе, и доступнее. Большая ваза, наполненная белыми маргаритками, украшала центр круглого стола, и она вспомнила, как однажды донья Гортензия, не сказав ни слова, убрала с обеденного стола один из тщательно составленных Джемаймой букетов. В те дни ее очень легко можно было расстроить. Она вряд ли созрела для того, чтобы быть женой, не говоря уж о том, чтобы стать матерью… Ей нередко случалось принимать опрометчивые решения только потому, что это казалось более легким выходом.

Сидя напротив, Алехандро не мог отвести глаз от своей жены. Даже без грамма макияжа она была изумительно прекрасна с ее тонкими чертами лица и нежной кожей. Секс, возможно, был даже лучше, чем он помнил, и все же… Их трехмесячное соглашение просто сводило его с ума. Она являлась его полной противоположностью — импульсивной, взбалмошной, непредсказуемой. Было просто невозможно просчитать ее следующий ход.

И опять внутри его началась борьба. Что, впрочем, было естественно, когда дело касалось Джемаймы. Как он мог оказаться столь склонным к компромиссу, чтобы взять обратно свою неверную жену, которая к тому же до сих пор не желала этого признавать? Нераскаявшуюся мошенницу, которой только потому удалось так долго прожить в Англии без его поддержки, что перед тем, как уйти, она выдоила из него несколько тысяч евро. Это было ужасным унижением — узнать, что его жена не только предпочла ему другого мужчину, но к тому же еще и извлекла выгоду из финансового положения своего мужа.

Но есть ли у него право судить? Он сам использовал их маленького сына в качестве орудия шантажа, чтобы заставить ее вернуться. Но ведь он делал это и в интересах своего сына! Когда имеешь дело с такой женщиной, приходится прибегать к особым мерам.

Он сделал глоток вина, пытаясь насладиться вкусом, в то время как его сознание продолжало прокручивать неприглядную правду. Джемайма заставляла его сгорать от желания, одновременно доставляя боль. Мужчину должна вдохновлять достойная женщина, не опускающаяся до измены и обмана. Но тут же перед его глазами возникли другие образы — образы мужчин, вьющихся вокруг ее юбки в маленьком английском городке, — и все его древние инстинкты мгновенно подняли голову. Разве он мог оставить ее там, рядом с этими самцами, один из которых скоро мог оказаться в ее постели.

Джемайма принадлежит ему, пусть она и является его слабостью. «Но мужчина имеет право на слабости настолько, насколько способен контролировать их последствия», — рассуждал Алехандро. А она не могла причинить ему особого вреда, потому что он не любил ее. Он вообще никогда не влюблялся и гордился этим. Влюбленные мужчины становятся глупцами, а тот, кто просто испытывает желание, прекрасно знает, что он делает и для чего.

Ощущая неловкость от затянувшегося молчания, Джемайма наконец сказала:

— В аэропорту сегодня было полно репортеров. Кажется, они дожидались именно нас с Альфи…

Алехандро нахмурился:

— Значит, кто-то сообщил им эту информацию. Откуда они могли узнать о вашем приезде?

— Во всяком случае, не от меня…

Он усмехнулся:

— Точно?

Ее глаза расширились.

— Но зачем мне предупреждать папарацци?

— Ну, чтобы получить деньги за информацию или попасть на страницы светской хроники. — Алехандро бросил салфетку и встал из-за стола. — В любом случае предупреждаю — мне такая публичность не нравится.

— Ты куда? — спросила Джемайма, чувствуя себя оскорбленной этим новым обвинением.

— Спать. Но сначала загляну к Альфи. Buenas noches, querida [6] .

Ее тонкая кожа порозовела, но она воздержалась от комментариев. После их страстных объятий в спальне его уход на ночь в соседнюю комнату был как пощечина. Лишнее напоминание о том, как обманчива видимость. Ни дорогой новый гардероб, ни ужин вдвоем не означали, что им удалось чего-то достичь в их отношениях.

— Я не сообщала папарацци о нашем приезде, — отчеканила она.

— Но кто-то же сообщил! — Непроницаемо темные глаза на смуглом лице с надменно выставленным подбородком встретились с ее взглядом.

— А мне не понравилось, что, не обсудив со мной, ты пригласил няню! — заявила она, решив, что уж на это она имела право.

— Мы поговорим об этом завтра, — сказал Алехандро и вышел из комнаты, оставив ее сидеть перед нетронутым десертом.

Через несколько минут появилась горничная с тележкой, чтобы убрать со стола, и Джемайма пошла в детскую. Ее сын спокойно спал в своей кроватке. На мгновение она позавидовала выражению безмятежного спокойствия на маленьком детском личике. Новая кроватка, незнакомая комната, много новых лиц и… никаких проблем. У Алехандро не было никаких причин дежурить возле него — их сын крепко спал. Ну а с чего бы ему не спать? Детство ее сына нельзя даже и сравнивать с ее детством, отметившим всю ее дальнейшую жизнь страхом и беспокойством. Мир Альфи был светлым и безоблачным. Все его потребности удовлетворялись. Ему никогда не отказывали в любви. Он никогда не знал насилия или враждебности. И она гордилась этим, ведь ей удалось сделать для него гораздо больше, чем ее родители сделали для нее.